я бы согласился.
— А чем этот случай особенный? Из-за внимания по пиару? — неудомеваю я.
Он забрасывается кофе. Которое он пьет в неимоверных количествах, независимо от времени суток.
— Если ты думаешь, что я хоть копейку заплачу тому, кто тебя толкнул, то тебя ждет еще дерьмовая куча открытий. Например, что я вообще здоровым этого писателя записок не оставлю.
— Вася, — качаю головой, рассматривая свой салат. Надо растянуть поедание помидорок, потому что его столичное Величество явно решил тут долго сидеть.
Он целует меня, прижимаясь губами неуклонно к моему рту. Удерживается так. Я таю, потому что он еще пятерней мне по ноге цапает. Когда Кулак концентрирует на мне все свое внимание, я расползаюсь кляксой.
Довольной, взбудораженной и рассеянной кляксой.
— Надо-надо, ходить больше не будет, а значит, толкать тоже.
Я недовольна таким настроем, но чего мне еще ожидать? Кулак никогда не скрывал, кто он есть.
— Надо, чтобы ты с Маратом поговорила завтра. Это долго будет. Напряжно, может. Поговоришь? Или еще на день перенести?
— Конечно! — восклицаю я. — Все хорошо будет, все расскажу.
Он моим энтузиазмом не проникается, а потом еще в мою тарелку нос свой сует.
— Что за фигня, ты пятнадцать минут это ешь. Нормального ничего не хочешь?
Впору зубы сцепить, но я демонстрирую мастер-класс по терпению. Я намереваюсь повесить на него счет за десерт, потому что от него не отвалится, но на этом — все. Завтра появятся деньги, и буду шиковать.
Наше воркование не проходит бесследно. Еще бы! Кулак стул поближе придвигает, а после десерта имеет наглость меня даже в шею целовать. Слава богу, коротко. Есть в злой башке хоть капля разума.
Консультант Витя машет мне рукой на прощание — типа ничего особенного, но он так смотрит на нас, что все понятно. Директор церковного хора пронизывает меня всезнающим взглядом. Мол, заблудшую душу отыскал.
После «свидания» Кулаку нужно пересечься с Игнатом, но обещает вернуться до двенадцати.
Говорю, что буду ждать его в номере.
Он зависает на пару секунд, а потом выдает, что можно дела с Игнатом и позже порешать.
— Пошли сейчас, — и чуть ли не за талию меня тащит.
Тоже мне, деловой человек!
— Вася, — выкручиваюсь из хватки, хоть и охота согласиться, — мне сейчас тоже надо поработать. Смета по ремонту стоит без изменений кучу дней. И завтра на совещании ого сколько догонять! И инспекция еще на носу.
Талию не отпускает, но хоть на месте стоим. Смотрю на него, запокинув голову вверх, и взлететь вообще охота. Потому что — кажется, сумею!
Он шлейки платья поправляет, и мурашки штормовыми волнами докатываются даже до затылка. Проводит пальцем по предплечью, словно пробует насколько кожа чувствительная. Внешне я не замираю, но изнутри… все смазанным стоп-кадром застывает, в потуге трепетный момент превратить в бесконечность.
— Ладно, — гортанно произносит Кулак. — Поработаем. Через три часа приду.
Но шлейку не отпускает.
— Иди уже, — соплю я.
— Иду.
Зажимает шлейку между пальцами. Страх искрой простреливает мне даже пятки. Вдруг сорвет прямо тут. Он поднимает глаза, а они… они действительно невменяемые.
— Вася, — шепчу растерянно.
— Платье красивое очень, — шепчет тоже.
— Прекрати.
Барахтаюсь тут, в отельном коридоре, как посреди бурана. Во взгляде его шальном, и в приливах жара грудинного. Потому что точка у меня над солнечным сплетением, откуда геометрически идеальными кругами расходится сигнал бедствия, желает лавы.
Лавы, что в глазах его давно заприметила.
Она теперь только ею и питается.
— Не прекращу, — глухо говорит Кулак. — Все красивое.
— Мы в коридоре, — продолжаю шептать.
— Я знаю. Жди меня в номере, Алиса. Через три часа приду.
— Я знаю.
Целую в щеку его, а он запястья мои сжимает, одновременно оба. И вызывает у меня несдержанный хрип-выдох, когда тянет часть волос у корней прямо зубами.
— Жди меня. Съем тебя.
— Иди уже, — едва ли не мычу.
Он отпускает мои руки, а я шаг назад делаю. И еще один. А у подножья лестницы оглядываюсь озорливо, а он там еще стоит. Потом по ступенькам поднимаюсь, как спортсменка!
Через некоторое время в номере на меня наваливает усталость — догоняя с предыдущей ночи — и дрема, видимо, в сон перетекает.
Потому что от стука по стеклу я именно что просыпаюсь.
Вскакиваю, не сориентировавшись, где я. Номер в Васильках, да. Спорткомплекс, Устав, ремонт, скупщик, колодец, записки. Васю жду.
Мамочки! Даже в темени видно, как оконное стекло дрожит. Рука выламывает створку снизу. С той стороны. С улицы. На третьем этаже!
Бросаюсь к телефону, но у меня же нет телефона.
А чтобы к выходу пройти в новом номере нужно мимо окна проскольнуть!
В окне кулак намеревается стекло разбивать.
Жуть. Это, наверно, выдумщик с запиской. Совсем с ума посходили все.
Прикидываю, что использовать как защитное и атакующее средство. Только ночник в виде грибочка достаточно грозный. Так как он вроде как слит из металла.
Еще есть ноут, но он мне дорог. Жизнь как бы дороже, но ноут тоже дорогой.
Набравшись смелости, сигаю с ночником к окну. Намереваюсь к выходу проскочить. Одна нога подкашивается, потому что нервная она у меня.
А за окном преступник уже подтягивается на руках. Ничего себе!
Ору, как сирена!
А затем бросаюсь створку открывать, потому что… силуэт очень на Кулака похож.
Потому что это он и есть.
— Вася!
Тащу его на себя, а он умудряется одной рукой еще меня останавливать. И все на уровне третьего этажа!
— Алиса, — свирепо заряжает он, — отошла от окна, быстро. Быстро, я сказал!
Я повинуюсь, отскакивая. Хоть и обидно. Но его жизнь поважнее гордости.
Еще смеет злиться на меня, хотя сам по фасаду здания на третий этаж пролез!
— Баааазилио! Баааазилио!
Этот жуткий крик с улицы раздается, и в открытое окно на крыльях ехидства залетает.
Кулак спрыгивает на пол, и пальцем приказывает стоять мне. И молчать. И, видимо, вообще. Я комок в горле никак дальше протолкнуть не могу, потому что Вася прямо-таки вибрирует агрессией.
— Че надо? — гремит он в окно, кому-то вниз.
— Сломал трубу на втором уровне. Ты, Базилио, ты! И вензель возле линии вентиляционных шахт. А это сложнейшая реставрация.
Боги, это мерзкий голос Сергея Степановича. Гостиница тоже ему принадлежит.
— Счет пришли мне! За номер включи! А
